Здесь весь цикл: modernpoetry.rema.su/main/kibirov_amour.h
А пока начало и парочка любимых:
Тимур Кибиров. AMOUR, EXIL...
I ne nado vsjo vremja povtorjat: "Daj, Marija, da daj, Marija!" Izvestno ved, chem eto konchaetsja! E-mail I # # # Ну, началось! Это что же такое? Что ж ты куражишься, сердце пустое? Снова за старое? Вновь за былое, битый червовый мой туз? Знаешь ведь, чем это кончится, знаешь! Что же ты снова скулишь, подвываешь? Что ж опрометчиво так заключаешь с низом телесным союз? С низом телесным иль верхом небесным — это покуда еще неизвестно! Экие вновь разверзаются бездны! Шесть встрепенулися чувств. Оба желудочка ноют и ноют! Не говоря уж про все остальное, не говоря уж про место срамное — «Трахаться хочешь?» — Хочу! Кто же не хочет. Но дело не в этом, дело, наверно, в источнике света, в песенке, как оказалось, не спетой, в нежности, как ни смешно! Как же не стыдно!.. И, в зеркало глядя, я обращаюсь к потертому дяде: угомонись ты, ублюдок, не надо! Это и вправду грешно! Это сюжет для гитарного звона, или для бунинского эпигона, случай вообще-то дурнейшего тона — пьянка. Потрепанный хлюст. Барышня. Да-с, аппетитна, плутовка!.. Он подшофе волочится неловко, крутит седеющий ус. Глупость. Но утром с дурной головою вдруг ощущает он что-то такое, вдруг ошарашен такою тоскою, дикой такою тоской — словно ему лет 15 от силы, словно его в первый раз посетило, ну и так далее. Так прихватило — Господи боже ты мой! Тут уж не Блок — это Пригов скорее! Помнишь ли — «Данте с Петраркой своею, Рильке с любимою Лоркой своею»?.. Столь ослепителен свет, Что я с прискорбием должен признаться, хоть мне три раза уже по 15 — Salve, Madonna! и Ciao, ragazzal Полный, девчонка, привет! .................................... # # #
Я Вас любил. Люблю. И буду впредь.
Не дай Вам бог любимой быть другими!
Не дай боже! — как угрожает дед
испуганным салагам. Жаль, что с ними
у Вас немного общего — пугать
Вас бесполезно, а сердить опасно.
Мне остается терпеливо ждать,
когда ж Вам наконец-то станет ясно,
что я люблю Вас так, мой юный Друг,
как сорок тысяч Гамлетов, как сотни
Отелл ( или Отеллов?), внидя вдруг
в Господний свет и морок преисподний.
И разуму и вкусу вопреки,
наперекор Умберто Эко снова
я к Вам пишу нелепые стихи —
все про любовь, а «о пизде ни слова» —
как говорил все тот же злобный дед
назад лет 25 в казарме нашей.
Я был уже законченный поэт,
а Вы, Наташа... и подумать страшно.
Все безнадежно. И, наверно, зря
я клялся никому не дать коснуться
Вас даже пальцем, уж не говоря
о чем-нибудь похлеще... До поллюций
дойдя уже, до отроческих снов,
до ярости бессильной, до упора,
я изумлен — действительно, любовь!
Чего ж ты медлила? Куда ж так мчишься скоро? ......
# # #
Ладно уж, мой юный друг,
мне сердиться недосуг,
столько есть на свете
интересных всяких штук!
Взять хоть уток этих!
Взять хоть волны, облака,
взять хоть Вас — наверняка
можно жизнь угробить,
можно провести века,
чтоб узнать подробно
Ваши стати, норов Ваш,
признаков первичных раж,
красоту вторичных.
Но и кроме Вас, Наташ,
столько есть в наличье
нерассмотренных вещей,
непрочитанных идей,
смыслов безымянных,
что сердиться — ей-же-ей —
как-то даже странно!
Есть, конечно, боль и страх,
злая похоть, смертный прах —
в общем, хулиганство.
Непрочны — увы и ax —
время и пространство.
Но ведь не о том письмо!
Это скучное дерьмо
недостойно гнева!
Каркнул ворон: «Nevermore!»
Хренушки — forever!
